Интервью STEM с американским экспертом, Президентом консалтинговой компании по геополитическим рискам Scarab Rising, Inc., членом совета директоров Washington Outsider Center for Information Warfare, юристом по вопросам национальной безопасности, Ириной Цукерман.

-Что происходит внутри Армении? Как вы оцениваете недавний резкий обострённый конфликт между премьером Пашиняном и Гарегином II — публичные обвинения в нарушении обета безбрачия, спор о «мини‑скандалах» в семье духовенства?

-Внутриполитическая ситуация в Армении сегодня характеризуется всё более углубляющимся кризисом легитимности между светской властью и традиционными институтами, прежде всего Армянской Апостольской церковью. Конфликт между премьер-министром Пашиняном и Католикосом всех армян Гарегином II приобрёл не просто острое, а беспрецедентно уничижительное качество. Публичные намёки премьер-министра на личные нарушения обетов и моральных норм в адрес высшего духовенства демонстрируют, что границы между политической полемикой и сакральной сферой в армянской реальности практически разрушены. Эти обвинения, несмотря на их на первый взгляд спекулятивный характер, не случайны — они являются частью целенаправленной кампании по подрыву морального авторитета церкви.

Пашинян прекрасно осознаёт, что церковь остаётся одним из последних центров сопротивления его проекту модернизации. Гарегин II, хоть и не ведёт активную политику в классическом смысле, но обладает влиянием, особенно в среде провинциальных, пожилых и консервативных слоёв населения, для которых религия и нация исторически связаны. Поэтому атака на личную репутацию Католикоса — это не просто акт унижения, но и попытка деконструировать сам образ церкви как института, стоящего выше мирской грязи. Премьер тем самым пытается вбить клин между паствой и иерархией, подрывая способность церкви быть политическим субъектом.

Формулировка споров как «мини-скандалов» в окружении духовенства — это также риторический приём, направленный на снижение авторитета церкви до уровня бытовых мелочей. Это не просто секуляризация, а вульгаризация сакрального языка, попытка лишить церковь её моральной высоты, снизив её до уровня скандальной хроники. Таким образом, власть сознательно переводит религиозно-политическую полемику в регистр светской пошлости, где премьера можно представить рациональным менеджером, а Католикоса — реакционным моральным банкротом.

Подобная эскалация конфликта также преследует стратегическую цель — перевести церковь из позиции легитимного института в позицию маргинального, подозрительного субъекта. Это даёт основание для возможного пересмотра правового статуса Армянской Апостольской церкви, её преференций и участия в образовательных или культурных процессах.

-Что стоит за обвинениями властей в адрес архиепископа Баграта Галстяна — был ли это реальный заговор или политическая операция?

-Обвинения против архиепископа Баграта Галстяна следует рассматривать не как отдельно взятый эпизод, а как продолжение стратегической линии давления на религиозную иерархию, набравшей обороты в преддверии выборов 2026 года. Сам по себе Галстян, харизматичный и сравнительно молодой представитель клира, ранее воспринимался как фигура модернизационного крыла церкви, лояльного скорее западным, чем российским нарративам. Его эволюция в сторону критики власти, особенно после 2023 года, сделала его крайне неудобной фигурой — как для правительственного лагеря, так и для тех, кто пытался удержать церковь в позиции институционального нейтралитета. Поэтому обвинения в заговоре выглядят скорее как попытка нейтрализации потенциального политического игрока под видом пресечения угрозы национальной безопасности.

Сама формулировка «заговор с целью насильственного свержения власти» в применении к священнослужителю выглядит не только необычно, но и юридически шатко. Ни одно достоверное свидетельство о прямом участии Галстяна в координации вооружённых действий не представлено. Это указывает на то, что речь идёт о типичной профилактической репрессии, направленной на устрашение остальных представителей клира. Цель подобных акций — продемонстрировать, что власть больше не признаёт иммунитет церкви ни в правовом, ни в моральном смысле. Угроза о свержении становится удобной конструкцией, чтобы обосновать арест, который в иных условиях вызвал бы широкий протест даже в светском обществе.

На практике Галстян, судя по всему, стал символом нового типа церковной активности, ориентированной на социальную справедливость, национальное достоинство и критическое отношение к власти. Его риторика, сочетающая патриотизм с апелляцией к духовной миссии церкви, приобрела особое звучание на фоне общей деморализации и страха после капитуляции в Карабахе. В глазах части населения он оказался голосом совести, чего не смогли себе позволить ни парламентская оппозиция, ни олигархические группы. Это делает его угрозой не силовой, а моральной — и, возможно, именно это воспринимается властью как наиболее опасный вид оппозиции.

Таким образом, операция против Галстяна — это не ответ на реальную попытку переворота, а инструмент демонтажа духовной оппозиции. Она направлена на то, чтобы превратить остатки авторитетной церковной критики в маргинальные явления, подрывая способность клира к самоорганизации. Власть стремится создать прецедент, при котором каждый священнослужитель, выступающий за пределы литургии, рискует быть объявленным преступником, даже если его оружием являются лишь слово и кадило.

-Почему партия власти описывает это как «заговор клира» и упоминает вооружённые группы, эквивалентные террористам? Насколько эти утверждения обоснованы? Каковы последствия задержания архиепископа и других священнослужителей для религиозного климата и социального спокойствия?

-Характеристика ситуации как «заговора клира» и даже «эквивалента терроризма» служит сразу нескольким целям. Во-первых, она позволяет легитимировать использование методов государственной безопасности в отношении церкви, чего не наблюдалось даже в постсоветский период. Во-вторых, такие обвинения создают у общественности образ церкви как нелояльной, политически опасной силы — тем самым готовится почва для ограничений её деятельности, вплоть до исключения из школ и публичной жизни. Это риторическая мобилизация, в которой церковь превращается в «внутреннего врага», сравнимого по уровню угрозы с боевиками или иностранными агентами.

Упоминание вооружённых групп — пока не подкреплённое фактами — выполняет психологическую функцию: оно призвано разрушить представление о духовенстве как о нравственно нейтральной силе. Вместо этого создаётся впечатление, будто в монастырях зреют квазипартизанские структуры. Эта нарративная подмена служит также для размывания границ между реальной оппозицией, мирными протестующими и экстремистами. В такой атмосфере любой священник, выступающий с критикой власти, может быть обвинён в принадлежности к «заговору».

Но такая стратегия несёт и серьёзные риски. Задержание Галстяна и других священнослужителей вызвало не столько страх, сколько возмущение в традиционно консервативных слоях населения. Это может привести к обратному эффекту — не деморализации, а сплочению духовенства, которому уже нечего терять. Более того, за границей, особенно в диаспоре, эти события воспринимаются как атака на саму армянскую идентичность. Армянская церковь, с её древними корнями и статусом хранительницы нации, остаётся символом, разрушаемым властью — и это способно радикализировать даже аполитичных верующих.

Если ситуация будет развиваться по жёсткому сценарию, возможно углубление раскола между светским государством и религиозным обществом. Возникнет угроза параллельной легитимности — при которой церковь станет центром притяжения для всех недовольных, в том числе и вне религиозных мотиваций. Это приведёт к перманентному внутреннему конфликту, где любые реформы будут встречаться с духовным сопротивлением. Таким образом, краткосрочная выгода от устрашения клира может обернуться долгосрочной нестабильностью и окончательным разрушением социального консенсуса.

-Что означает визит Пашиняна в Турцию в июне этого года и обсуждение нормализации отношений — прагматичный шаг ради экономии или риск для внутренней политической стабильности?

-Визит Пашиняна в Турцию стал символом фундаментального сдвига в подходе армянского руководства к внешней политике. После десятилетий вражды и исторической памяти о Геноциде, инициатива по нормализации отношений с Анкарой воспринимается как попытка разорвать замкнутый круг изоляции и экономической зависимости от России. С прагматической точки зрения, открытие границ и активизация торговли с Турцией могли бы оживить южные регионы Армении, придать импульс малому бизнесу и снизить издержки на логистику. Особенно это критично в условиях, когда Россия больше не гарантирует стабильного экспорта и безопасного коридора.

Однако визит несёт в себе серьёзные риски для внутренней стабильности. В армянском обществе любая попытка сближения с Турцией вызывает подозрения в предательстве национальных интересов. Кроме того, Турция по-прежнему тесно связана с Азербайджаном, что ставит под сомнение искренность её намерений в глазах армянского электората.

Этот шаг может быть использован оппозицией для мобилизации патриотически настроенных избирателей. Уже растут обвинения в адрес Пашиняна в том, что он якобы ведёт страну к "турецкому миру", лишённому исторической идентичности и независимости. Армянская церковь, в свою очередь, также может усилить критику, используя эту тему как моральный рычаг в борьбе за влияние. Таким образом, визит в Турцию становится не просто внешнеполитическим шагом, а тестом на способность Пашиняна выдерживать внутреннее давление.

Если же армянское руководство сможет объяснить обществу экономические и геополитические дивиденды нормализации, не поступаясь памятью и достоинством, этот визит может стать частью более широкой стратегии диверсификации внешнеполитических связей. Вопрос в том, хватит ли у правительства политической воли и ресурсов для столь тонкой информационной и дипломатической игры.

-Как вы оцениваете курс властей на сближение с ЕС и США — старт процесса ЕС, стратегическое партнёрство с США — и реакцию России?

-Сближение Армении с Западом представляет собой долгосрочную трансформацию, которая затрагивает как военную, так и институциональную сферу. Запуск диалога по европейской интеграции, участие в инициативах по укреплению верховенства права, а также активизация сотрудничества с США в вопросах безопасности и экономики демонстрируют стремление Еревана выйти из тени постсоветского пространства. Власти стремятся продемонстрировать, что евроатлантическое вектор не означает немедленного отказа от всех постсоветских связей, но является шагом к большей субъектности.

Россия реагирует на этот разворот с явным раздражением. Снижение доверия к Москве после 2020 года и особенно после войны в Украине вызвало у Кремля подозрения в "предательстве" со стороны традиционного союзника. Информационные атаки на Пашиняна, поддержка оппозиционных структур, усиление экономического давления и попытки дестабилизации через церковные и бизнес-каналы стали частью новой гибридной стратегии Москвы в отношении Армении. Однако армянские власти, судя по риторике, не намерены отступать, поскольку понимают, что зависимость от Кремля более не гарантирует ни безопасности, ни стабильности.

Сближение с Западом также является инструментом внутренней легитимации. Демонстрация связи с ЕС и США укрепляет позиции Пашиняна среди прогрессивных и прозападных слоёв населения, а также среди молодёжи, уставшей от архаичных структур власти. Но при этом углубление сотрудничества должно учитывать реалии: Армения по-прежнему зависит от российских энергоресурсов, финансовых потоков и миграции. Отказ от баланса может привести к тяжёлым последствиям.

Важно, чтобы Ереван строил свои отношения с Западом не как противопоставление России, а как путь к институциональному суверенитету. Прозрачность реформ, укрепление антикоррупционной политики, модернизация оборонной доктрины и интеграция с западными стандартами являются ключевыми факторами устойчивости этого курса.

-Может ли ориентация на Запад ускорить или наоборот усилить внутренние противоречия и протесты?

-Ориентация на Запад обостряет фундаментальный внутренний раскол в армянском обществе. С одной стороны, прозападные силы, включая молодёжные движения, гражданское общество и часть бизнеса, рассматривают курс на евроинтеграцию как шанс на модернизацию и уход от клановой политики. С другой — консервативные элиты, церковь, часть интеллигенции и ветераны воспринимают это как попытку размыть национальную идентичность и подорвать традиционные ценности. Это делает каждый шаг Пашиняна на этом пути потенциальным триггером для внутреннего конфликта.

Протестный потенциал усиливается и потому, что реформы, связанные с евроинтеграцией, неизбежно затрагивают интересы старых элит. Попытки повысить прозрачность, реформировать судебную систему и ввести новые нормы в оборонную промышленность воспринимаются как угроза сложившемуся распределению ресурсов. Отсюда активизация попыток дестабилизации через религиозные, медийные и политические каналы, а также использование российских платформ для дискредитации западного курса.

Однако важно понимать, что протесты в Армении всё чаще носят не только антизападный, но и антиэлитарный характер. Люди разочарованы не столько самим вектором, сколько неспособностью властей быстро и справедливо проводить преобразования. Если западная ориентация будет ассоциироваться с ростом цен, безработицей и социальной незащищённостью, она может стать токсичной и подорвать базу поддержки власти.

Стратегически устойчивый курс на Запад требует параллельной работы по снижению социальной напряжённости, поддержке уязвимых групп и широкой информационной кампании, объясняющей гражданам суть и выгоды нового пути. Без этого протесты станут лишь вопросом времени.

-Как вы расцениваете задержание российского‑армянского бизнесмена Самвела Карапетяна и угрозу национализации его компании? Это часть конфликта с церковью или отдельная акция?

-Задержание Самвела Карапетяна и сопутствующая угроза национализации его бизнеса нельзя рассматривать как отдельную правовую акцию, оторванную от широкой политической борьбы в Армении. Карапетян долгое время выступал в роли негласного связующего звена между армянскими элитами, пророссийскими кругами и крупным капиталом. Его экономическая мощь, особенно в энергетике и строительстве, позволяла ему оказывать значительное влияние на внутренние процессы, в том числе и на церковь. Поэтому нынешнее преследование выглядит не как реакция на отдельное правонарушение, а как шаг в комплексной операции по разоружению старой элиты, которая еще в 2018 году устояла в некоторых ключевых сегментах благодаря компромиссу с Пашиняном.

Прямая связь между бизнес-империей Карапетяна и Армянской Апостольской церковью в последние годы усилилась. Он был одним из основных спонсоров церковных инициатив, в том числе неформального сопротивления культурным реформам и переориентации внешней политики. Конфликт Пашиняна с церковью, который ранее казался идеологическим или символическим, теперь приобрёл материальный, силовой характер. Удар по Карапетяну — это не просто попытка нейтрализовать влиятельного предпринимателя, но и удар по экономическим основам церковной автономии. Таким образом, эти события нельзя отделить от конфликта с церковью; напротив, они представляют собой его радикализацию.

Национализация активов Карапетяна в энергетическом секторе также открывает путь к пересмотру крупных контрактов с Россией и к возможному переформатированию управления стратегической инфраструктурой. Это особенно важно на фоне обострения армяно-российских отношений и постепенного вывода российского влияния из ключевых сфер армянской политики. Поэтому дело против Карапетяна может иметь и внешнеполитическое измерение — оно сигнализирует Москве, что её «представители по доверенности» в армянском бизнесе и духовных структурах больше не являются неприкосновенными.

Таким образом, мы наблюдаем не случайную репрессивную акцию, а тщательно спланированную кампанию по демонтажу параллельных центров власти. Карапетян в этом случае является не столько мишенью как личность, сколько символом устаревшего, тесно связанного с Россией олигархического порядка, который Пашинян пытается заменить новым — более лояльным лично ему, экономически зависимым от государства и идеологически светским.

-Насколько серьезны подозрения, что Москва играет роль за кулисами, повторяя «Иванишвили‑2.0» — вмешательство в политические процессы Армении?

-Сравнение с «моделью Иванишвили» в грузинской политике выглядит не только уместным, но и в определённой мере объясняет ту нервозность, с которой ереванская власть реагирует на усиление пророссийских фигур и экономических магнатов с двоякой лояльностью. Москва, потеряв прямые рычаги влияния в армянских вооружённых силах и государственной бюрократии, делает ставку на латентные формы контроля — через бизнес, церковь и элиты, уцелевшие после революции 2018 года. Такие фигуры, как Карапетян, с их неформальной властью, публичной респектабельностью и тесными связями с Россией, представляют собой идеальные каналы для мягкой интервенции — аналогично тому, как Иванишвили в Грузии стал политическим центром тяжести вне парламентской системы.

Подозрения усиливаются на фоне активизации информационных кампаний в армянском медиапространстве, направленных против Пашиняна, причём с нарративами, совпадающими с кремлёвской риторикой. Это указывает на возможное использование гибридных инструментов — от дезинформации до экономического давления. Российские структуры, связанные с армянской диаспорой и религиозными организациями, сохраняют значительное влияние в Ереване, особенно в контексте того, что Армянская Апостольская церковь остаётся мощным фактором легитимации любых антизападных инициатив.

Сложившаяся ситуация также демонстрирует, что Москва, потеряв военное и дипломатическое присутствие, адаптирует свои методы и ищет новых игроков, которые могли бы выполнять роль «стабилизаторов» — формально нейтральных, но на деле лояльных Кремлю. Поэтому вероятность того, что Карапетян и другие крупные бизнесмены с российским гражданством или активами могут быть частью нового проекта вмешательства, нельзя считать маргинальной.

Армения стала полем для не прямого противостояния, а скрытого стратегического маневрирования — где Москва не играет в открытую, но стремится сохранить хотя бы теневой контроль. На этом фоне попытка Пашиняна ликвидировать параллельные источники влияния не только укрепляет его власть, но и сигнализирует Западу, что Ереван осознаёт угрозу ползучего реванша пророссийских структур.

-Как эти события отражают усилия Пашиняна контролировать консервативные и пророссийские элиты перед выборами 2026?

-В преддверии парламентских выборов 2026 года Пашинян, судя по всему, перешёл от гибридной стратегии сдерживания элит к прямой конфронтации. Его прежняя тактика — сохранение баланса между радикально реформаторскими силами и умеренными представителями старого режима — перестала работать в условиях нарастающей оппозиционной активности, в том числе со стороны церкви и связанных с ней бизнес-групп. Удар по Карапетяну — это симптом более широкой кампании, направленной на демонтаж устойчивых очагов нелояльности, особенно тех, кто может повлиять на электорат в малых городах и сельской местности, где влияние церкви и традиционных элит по-прежнему высоко.

При этом Пашинян использует не только репрессивные механизмы, но и популистские лозунги, играя на чувствах молодёжи и городского среднего класса, уставших от зависимости страны от России. Он всё чаще противопоставляет свою команду «старым олигархам», символом которых стал Карапетян, и «реакционным силам», ассоциируемым с церковью и духовенством. Это позиционирование позволяет ему не просто нейтрализовать оппонентов, но и использовать сам конфликт как элемент предвыборной мобилизации.

Нельзя не заметить, что Пашинян также выстраивает новый альянс с либерально-ориентированным бизнесом, в том числе возвращающимися с Запада армянскими предпринимателями. Национализация активов старых магнатов, таким образом, может превратиться в перераспределение экономических ресурсов в пользу новых лояльных игроков. Это создаёт фундамент для нового социального контракта, в котором бизнес и власть связаны личной преданностью премьеру, а не идеологией или корпоративной автономией.

Параллельно Пашинян стремится ослабить культурные и идеологические опоры пророссийской традиционалистской элиты, включая образовательные и религиозные учреждения. Его высказывания о необходимости пересмотра роли церкви в общественной жизни и реформы в сфере национальной идентичности указывают на желание создать светскую, прозападную идентичность, альтернативную «русскому миру». Всё это — составные элементы долгосрочной стратегии по переформатированию элитного ландшафта и исключению реванша перед решающим электоральным циклом.

Если эта стратегия будет доведена до конца, Армения может войти в 2026 год с совершенно иной системой власти — более централизованной, менее зависимой от внешнего влияния и враждебной старым институциональным структурам. Однако риск заключается в том, что слишком резкий разрыв с церковью и экономическими элитами может вызвать ответную мобилизацию, особенно если Москва решит перейти от теневой поддержки к более открытым формам вмешательства.

-Насколько конфликт с церковью и элитами влияет на настроения электората, готов ли он поддержать Пашиняна или консервативную оппозицию?

-Конфликт между правительством и Армянской Апостольской Церковью стал маркером глубокого раскола между модернизационным проектом Пашиняна и традиционалистским сопротивлением. В электоральном плане это противостояние мобилизует две противоположные группы: прогрессивную, преимущественно городскую молодёжь и тех, кто стремится к разрыву с олигархической системой, — и традиционалистов, включая провинциальное население, часть духовенства и силовиков. Эти два лагеря становятся всё менее совместимыми, и электоральное поле всё более поляризуется.

Однако уровень доверия к церкви как к институции, несмотря на её символический вес, за последние годы снизился. Скандалы, связанные с коррупцией, закрытостью и непрозрачностью церковных финансов, подрывают моральный авторитет клира. Это означает, что даже среди верующих граждан нет автоматической поддержки церковной оппозиции правительству. Для части электората приоритетом остаются социальная справедливость и борьба с коррупцией, даже если она затрагивает церковь.

Тем не менее, для Пашиняна важно избегать эскалации и демонстрировать, что его действия продиктованы не борьбой с верой, а борьбой за подотчётность. Если он сможет представить себя как лидера, не разрушающего, а обновляющего моральные институты, он может сохранить поддержку среди умеренных избирателей. В противном случае консервативная оппозиция получит мощный эмоциональный и символический ресурс.

К 2026 году решающим фактором станет не столько религиозная риторика, сколько способность власти обеспечить базовую стабильность, безопасность и экономическую перспективу. В этом контексте даже конфликт с церковью будет восприниматься через призму прагматизма и выживания.

-Есть ли признаки появления новых политических сил — например, Партия меритократов — и как они могут изменить уравнение виборов?

-Политический ландшафт Армении, долгое время замкнутый между старыми элитами и революционными силами Пашиняна, начинает демонстрировать признаки насыщения новыми движениями. Одним из наиболее интересных проявлений этого процесса стала Партия меритократов, сформировавшаяся вокруг идеи управления на основе компетентности, а не клиентелизма и партийной преданности. Её платформа ориентирована на технократические решения, реформу госслужбы, цифровую трансформацию и защиту прав личности.

Эта партия потенциально может привлечь ту часть электората, которая разочаровалась в как старых элитах, так и в «бархатной революции». Молодые профессионалы, представители ИТ-сектора, научного сообщества, малый бизнес — все они ищут силу, способную выйти за пределы привычных конфликтов идентичностей и символов. В условиях политического истощения существующих партий меритократы могут стать третьей силой.

Однако их успех будет зависеть от способности не только сформулировать внятную программу, но и защитить её от дискредитации. Старые партии, обладающие медийным и административным ресурсом, уже начали кампанию по изображению новых сил как непатриотичных, лишённых опыта и подверженных внешнему влиянию. Кроме того, недостаток организационного опыта и отсутствие региональных структур создают слабости, которые могут быть использованы противниками.

Тем не менее, сама по себе поява подобных сил свидетельствует о глубинных изменениях в политической культуре Армении. Граждане начинают искать не мессий и не харизматиков, а управленцев, способных работать в условиях неопределённости. Если эта тенденция продолжится, политическое поле в 2026 году может быть куда более фрагментированным, чем прежде, открывая новые сценарии для коалиционного управления и институциональной перестройки. Как конфликт с церковью и элитами влияет на настроения электората? Готов ли он поддержать Пашиняна или консервативную оппозицию?

Конфронтация между Пашиняном и церковной иерархией отчётливо разделила электорат на две группы. Урбанизированный, молодой и проевропейски настроенный сегмент воспринимает эту борьбу как необходимое очищение и демонстрацию приверженности реформам. Они видят в Пашиняне реформатора, готового действовать даже против сакральных символов, если это важно для модернизации страны. Для них это сигнал, что перемены реальны — и они подтверждаются не декларациями, а действиями.

С другой стороны, предпочтения низкотехнологичного, традиционного электората — глубоко консервативных и провинциальных слоёв — склоняются к защите церкви и национальных традиций. Для них атаки на духовенство воспринимаются как агрессия против идентичности и исторических опор. Поддержка консервативной оппозиции усиливается там, где церковь давно выполняла роль социальной скрепы и защиты от внешнеполитической неопределённости.

Однако несмотря на силу интерсекции религии и национальной самосознательности, её вес в электоральном итоге не всегда решающий. Армянский избиратель готов голосовать за прагматиков, если они обеспечивают экономическую стабильность, безопасность и перспективу. Конфликт с церковью может стать проблемой лишь если будет развернут против чувств миллионов, и если последуют слишком жесткие репрессии — тогда электорат может резко сдвинуться в сторону консервативной оппозиции.

В конечном счёте, успех Пашиняна будет зависеть от того, сможет ли он доказать, что реформы реально улучшают жизнь. Если же конфликт станет токсичным и начнутся масштабные репрессии, это приведёт к объединению церковной и элитной оппозиции и свести на нет любые реформенные потуги.