Интервью STEM с турецким политологом, директором Центра стратегических исследований «Анкара – Москва» и приглашенным экспертом в ведущих аналитических центрах Турции, Центральной Азии и Ближнего Востока Энгином Озером.

— Как бы Вы охарактеризовали текущее состояние иранского политического режима? Насколько устойчива власть аятоллы Али Хаменеи на фоне растущих внутренних напряжений?

-Разочарование, вызванное израильскими операциями после атак ХАМАС 7 октября 2024 года, заметно усилило недовольство внутри иранского общества и вызвало сомнения в устойчивости режима. Фактически, убийство Касема Сулеймани 3 января 2020 года можно рассматривать как начало стратегии психологической войны, проводимой израильской стороной. Одной из ключевых проблем стало то, что Тегеран не смог восполнить утрату харизматичных лидеров, которых общество воспринимало как героев и стратегов. Так, после устранения Хасана Насраллы «Хезболле» не удалось найти фигуру с аналогичным авторитетом, интеллектуальной глубиной и опытом.

С этой точки зрения можно сказать, что в иранском обществе сейчас отсутствует лидер, способный объединить массы и вдохновить на сопротивление. По сути, фигура, в которой сегодня особенно нуждается Тегеран, по мнению многих, — это Касем Сулеймани.

Основная претензия к аятолле Хаменеи со стороны общества заключается в неспособности дать решительный ответ на израильские атаки и целенаправленные убийства в последние годы. Его преклонный возраст также снижает способность влиять на молодое поколение, особенно в Тегеране. Тем не менее в Иране существует государственная и культурная традиция, уходящая в тысячелетия, и в случае войны общество скорее сплотится вокруг родины, чем выступит против режима. С этой точки зрения попытка устранения Хаменеи была бы большой ошибкой со стороны Тель-Авива или Вашингтона, и, вероятно, этот сценарий даже не рассматривается.

— Кто сегодня реально стоит за Хаменеи? Это структура власти, религиозный истеблишмент, спецслужбы или некие внешние силы?

— На сегодняшний день единственным государством, готовым оказать прямую военную и политическую поддержку Хаменеи или текущему иранскому режиму, остаётся Китайская Народная Республика. Пекин заинтересован в стабильности на Ближнем Востоке как в зоне поставок нефти и как в плацдарме для расширения своего влияния в рамках инициативы «Один пояс — один путь».

Что касается России, то она, скорее всего, ограничится дипломатической поддержкой. Военное вовлечение Москвы маловероятно, особенно в условиях её собственной перегрузки в украинском конфликте. Политика умиротворения, которую ранее проводил Дональд Трамп, отчасти вернулась к России в виде текущей стратегической зависимости от Ирана. Можно сказать, что Кремль расплачивается за свою внешнюю политику через усиление иранского влияния и необходимость поддерживать Тегеран как партнёра в изоляции.

Европейский союз, в свою очередь, занимает выжидательную позицию: он не стремится к смене режима в Иране, предпочитая сохранять статус-кво. Причина — экономическая прагматика. У французских, немецких и итальянских компаний есть значительные инвестиции в иранскую экономику, и хаос, вызванный радикальными переменами, стал бы для них крайне нежелательным сценарием. Таким образом, вокруг Хаменеи формируется сложная система опоры: не столько единый блок, сколько набор внешних и внутренних интересов, стремящихся избежать дестабилизации региона.

– Какие силы внутри самого иранского режима могут быть заинтересованы в эскалации конфликта с Израилем? Можно ли говорить о борьбе элит и «внутреннем разладе» в Иране?

– Известно, что в Иране существует напряжённость между бизнесменами, связанными с Корпусом стражей исламской революции (КСИР) — причём среди них есть и светские иранцы, что может показаться парадоксальным — и предпринимателями, а также представителями элиты, тесно связанными с государственной бюрократией. Однако было бы нереалистично предполагать, что эти группы могут в конечном итоге вступить в сотрудничество с Израилем.

С другой стороны, тюркоязычное население страны, несмотря на его численность, в целом не испытывает острых противоречий с иранским государством, вопреки распространённому мнению. В этом контексте можно говорить лишь о той скрытой удовлетворённости, которую испытывают умеренные круги, наблюдая за ослаблением власти элит КСИР. Что касается утверждений о бюрократах, якобы завербованных Моссадом — это уже совершенно иная плоскость, и нельзя обобщать подобные случаи на весь госаппарат.

– Какова роль Корпуса стражей исламской революции (КСИР) в принятии внешнеполитических решений? Может ли КСИР действовать независимо от официального руководства страны?

– Как бы ни была могущественна КСИР, стратегические решения в Иране принимаются исключительно аятоллой. Серьёзные потери, понесённые КСИР, а также её неспособность предотвратить резонансные убийства внутри страны нанесли удар по доверию к иранским спецслужбам, включая бывшую разведку САВАК. На этом фоне можно говорить о том, что КСИР в значительной степени утратила влияние, особенно в вопросах внешней политики.

– Насколько велика роль внешних игроков в обострении иранско-израильского конфликта? Как Вы оцениваете роль США? Может ли конфликт между Ираном и Израилем использоваться Вашингтоном как инструмент давления на Тель-Авив, Тегеран, а также на Пекин и Москву?

– По сути, обострение ситуации вокруг Ирана представляет собой своего рода превентивный шаг США против Пекина. Китай, который поддерживал тесные связи с талибами ещё до американского вторжения в Афганистан, сегодня выстраивает новую стратегическую ось сотрудничества по маршруту Пекин – Кабул – Тегеран. Это взаимодействие охватывает, в том числе, проект строительства трубопровода для поставок иранской нефти и газа в Китай через территорию Афганистана. Пекин стремится снизить энергетическую зависимость от морских маршрутов, что лишает Вашингтон важного рычага давления.

Кроме того, в рамках инициативы «Один пояс — один путь» рассматривается возможность создания участка Среднего коридора, соединяющего Пекин и Лондон через территорию Ирана. Таким образом, конфликт вокруг Ирана можно рассматривать как побочный эффект американской стратегии по дестабилизации ключевых регионов, вовлечённых в китайские инфраструктурные и энергетические проекты.

Израиль, со своей стороны, уже давно готовится к военному противостоянию с Ираном. Внутри страны существуют две конкурирующие позиции. Первая — это линия безопасности, согласно которой политика Тегерана направлена на уничтожение Израиля. Вторая — религиозно-идеологическая, которую продвигает Биньямин Нетаньяху и его сторонники, включая американских евангелистов.

– Какие сигналы сегодня подают Россия и Китай в контексте конфликта? Можно ли говорить о стремлении Москвы и Пекина ослабить позиции США на Ближнем Востоке за счёт иранской нестабильности?

– По некоторым данным, в первые дни войны Китайская народно-освободительная армия отправила в Иран авиатранспортом топливо для гиперзвуковых управляемых ракет. Также предполагается, что программное обеспечение и часть технологий этих ракет имеют китайское происхождение. На фоне доминирования ЦАХАЛ в воздушном пространстве отправка грузовых самолётов в Иран свидетельствует о готовности Пекина к военному сценарию. Одним из ключевых требований США к Тегерану ранее было прекращение сотрудничества с КНР и переход к полной поддержке проекта коридора Север–Юг (также известного как Индийский коридор). Однако Коммунистическая партия Китая не может позволить себе потерю Ирана и, скорее всего, продолжит оказывать режиму военную, финансовую, политическую и разведывательную помощь.

С точки зрения России, затягивание войны в Иране сулит рост цен на нефть, а также усиление антизападных и антиизраильских настроений в мусульманском мире. Москва, скорее всего, продолжит оказывать Ирану социальную и гуманитарную поддержку, избегая прямого вовлечения в военный конфликт.

– Как Вы оцениваете роль Азербайджана в текущем геополитическом уравнении между Ираном и Израилем? Может ли Баку стать ключевым элементом в логистике, разведке или энергетической безопасности в условиях кризиса?

– Стратегическое партнёрство, выстроенное Баку с Тель-Авивом, как известно, включает элементы военного взаимодействия. Во время Карабахской войны политическая поддержка со стороны Израиля, а также поставки беспилотников, были положительно восприняты азербайджанской стороной. Скептицизм в отношении тесных связей между Тегераном и Ереваном, ранее доминировавший в Баку, несколько ослаб после визита Пезешкиана в Азербайджан.

В то же время президент Алиев воздерживается от прямой поддержки израильской операции по нескольким причинам. Прежде всего, чтобы не подвергать страну риску ответных шагов со стороны Ирана. Кроме того, участие Азербайджана в таких международных инициативах, как «Один пояс — один путь» и транспортный коридор «Север — Юг», требует нейтралитета и предсказуемости. В условиях нарастающего регионального напряжения официальный Баку придерживается политики невмешательства, что соответствует статусу неприсоединившейся страны.

– Как Пекин воспринимает растущее сближение Израиля с США и Индией? Может ли усиление Израиля восприниматься Китаем как угроза его долгосрочным интересам в Западной Азии?
 

– В течение последних десяти лет Пекин рассматривал Нью-Дели как стратегического соперника, особенно после того, как американские компании начали переносить инвестиции из Китая во Вьетнам и Индию. В этом контексте смещение стратегического сотрудничества Москвы от Пекина в сторону Дели, особенно после 2022 года, иллюстрирует масштаб глобального геополитического сдвига.

Коридор «Север – Юг», в центре которого находится Индия, по сути является американским проектом, предполагающим замену китайских товаров индийскими на рынках ЕС и России. Это часть долгосрочной стратегии Вашингтона — установить полный контроль над Европой, превратив Индию и Вьетнам в производственные хабы вместо Китая, а также сохранить доминирование доллара на мировых рынках за счёт вытеснения евро.

Тем не менее, китайская экономика по-прежнему достаточно сильна, чтобы выдерживать конкуренцию со стороны Индии. По крайней мере в ближайшие десять лет не ожидается, что Индия станет серьёзным вызовом для КНР.

– Каковы риски для Южного Кавказа, если конфликт выйдет за пределы Ближнего Востока? Каковы ваши прогнозы на краткосрочную и долгосрочную перспективу?

– Если рассматривать иранский конфликт в глобальном контексте, то фактическими сторонами противостояния выступают США, Европейский союз и Китай. В ближайшем будущем нас ожидает период, в котором страны будут вынуждены отказаться от нейтралитета и сделать выбор в пользу одного из военных блоков. Этот этап я называю «началом эпохи империй».

Однако речь не идет о традиционных империях XIX века, управляемых монархами и династиями. Современные империи – это скорее наднациональные объединения, такие как Европейский союз (империя или частичная конфедерация) или Союзное государство России и Беларуси (имперский проект).

В условиях усиливающейся многополярности начинается новая эра, в которой формируются геополитические блоки и союзы, напоминающие современные империи. В этом процессе, скорее всего, малые государства постепенно утратят свою самостоятельность, сливаясь в более крупные объединения.